черный юмор

черный юмор - анекдоты

черный юмор - истории

черный юмор - фильмы

черный юмор - написать письмо

черный юмор


Черный Юмор - Рассказы



Говно

Мать обнаружила, что я держу говно в тумбочке.
Вонь по всему дому пошла. Тут уж фунькай не фунькай освежителем - все без толку. Запашок еще тот! Думала, трубу где прорвало.
Да нет: трубы сливали говно исправно. Утечки газа вроде никакой. Дохлой мыши и той не нашлось.

Просто я держу говно в тумбочке.
Меня зовут Эдоардо. Мне восемнадцать. Я Овен.
До говна я дошел постепенно. Для начала задумался о цвете...
Говно коричневое. Как земля.
По мне, земля - это клево.
На глобусах мир весь такой разноцветный, как мячик.
А на деле-то он синий (моря синие) и коричневый.

Везде и во всем надо выдерживать правильные цвета...
Я офигеваю, когда в рекламе прокладки и памперсы вечно поливают чем-то синим!

В детстве я думал, что писаю не так, как все, потому что у меня желтые писи.
Я включал телик, а там были синие писи. Эта реклама все перековеркала.

Вы небось замечали, что в рекламе никогда не показывают какашки.
Вот я их и храню. Если бы показывали, какашки были бы зелеными.
Или синими. Как писи.

Я знаю, мать сделала вид, будто ничего не случилось. Она просто выкинула говно.

За ужином сидела с понурым видом, опустив голову.
Ели молча. Только ножи с вилками стучали. Мать тяжело вздыхала. Так она вздыхает в особых случаях. Как в тот день, когда дядя под машину попал. Или когда она уронила в толчок золотую цепочку.

Так она не вздыхала уже несколько лет. Какого хера, заорал я. Молчит. Уткнулась в тарелку и молчит.

Ну, я ее в этот самый тарельман рылом-то и мокнул. Типа, смотришь свой говенный ящик, вот и я буду говно в тумбочке держать.

Я тоже пока в толк не возьму, чего вечером смотреть.

Как-то выходил я тут с одной. Ну, по барам там и вообще.

Она все книжку с собой таскала. И зачитывала мне из книжки. Одно и то же, одно и то же. Альенде автор. Та, которую все бабы в метро читают. А в книжке-то, поди, не все слова одинаковые. Короче, деваху ту я больше не видел.

В октябре дело было. Говно я еще выбрасывал.
И все никак не мог определиться, какую программу вечером смотреть. Помню, в фазу шла передачка "Милан-Италия". А матери до лампочки.

Уже вон тридцать четыре, а я все наклейки собираю. Стремно.
В свои тридцать четыре не с кем в дартс пошвырять. Или пульку расписать. А мне по барабану.

Политику надо менять на корню. Чего-то уже сделать вообще. С детства об этом думаю.

Время сейчас такое, чт


На минуточку хороша собой

Меня зовут Розальба. Мне двадцать семь, и я так на минуточку хороша собой. Поэтому у меня все время члентано во рту. С тех пор как мне исполнилось пятнадцать, у мужиков ну просто крыша поехала. Чуть заметят меня - тут же норовят боеголовку в пасть загрузить.

Это потому, что я Весы, и в асценденте у меня тоже Весы, так что я страсть как люблю перышки почистить. Да и вообще природа девушку не обделила, ведь у меня Венера в тригоне к Юпитеру и четвертый номер бюста, а бедра такие, что хоть налопопам разорвись.
Сначала было не в кайф. Наш падре из говназии просил, чтобы я ему спускала. По первому разу он стремался вчерняк. По второму уже меньше, а потом так навис, что я ему прямо выдала: пусть, мол, тебе, святой отец, твоя Мадонна прибор драит, - и получила зачет по религии.

На улице всю дорогу слышишь: эй, мокрощелка, отсосать не хочешь? А я и отсасываю. Только не у всех: у всех не отсосешь.

Тут подруга мне говорит: чего высиживаешь, двигай в порнухе сниматься. Лимон в день, без напрягов, попаришь титьками шершавого - и нормалек, все равно как с шефа надбавку срубить. Аида, познакомлю тебя с Ивано.

Ивано не клеил меня на минет. Он типа хохмил да прикалывался, феньки там разные отмачивал. Думала, все равно ведь потом завафлит. Мужиков послушать, так все мы, женщины, - вафельницы. Им главное смычок тебе вставить куда ни попадя. Ради этого они хоть в лепешку расшибутся, все мозги вплотную запудрят. А под конец начнут колготки стягивать и прочее, будто ты вобла какая. Засранцы.

Но Ивано был не таким. Он свел меня с этим шизанутым красавчиком Марко и сказал, что мы должны как следует побатониться. А еще там был фотограф. Фотограф был бабой. Мне прыснули в рот какой-то прыскалкой для отсосов. Ивано сказал, ты, короче, не суетись, делай так-то и так-то. Велел мне взять под язык Марков причиндал и выставить в камеру экстазный фейс. Ну, а потом меня еще столько херакнутых болтов поимело, что и не сосчитать.

Однажды по сценарию я должна была сплюнуть малафью в дабл. А мне спущенка очень даже по губе, ну, я возьми и сглотни ее по привычке-то. Ивано обозвал меня мандавошкой, засветил по хлебалу и выдал шесть лимонов отступного.


Фонтан воды и струйка крови

Кругом сплошное насилие. Что ни фильм - гоняют друг за дружкой на машинах. Машины то и дело взрываются. Из них выползают окровавленные люди. В других фильмах говорят такие слова, которые я и повторить-то не могу. От таких слов даже матросы краснеют, вот какие это слова. А сами фильмы вообще ни о чем. Там просто говорят слова, а потом сразу раздеваются. И слова там нужны, чтобы назвать части тела, которые тут же и показывают. А их нельзя показывать. Я вышвырнул телик из окна. За это меня штрафанули. С тех пор у сынишки ширма поехала.

Он говорит, что я и его маман типа шизанулись оба. И что он не хочет с нами жить, потому что мы шизанутые теперь. Первым делом мы пошли к священнику. Священник сказал, что, мол, Бог терпел и нам велел. Мы попросили его освятить дом. Не тот случай, говорит. Зайду, говорит, ближе к Рождеству, помолюсь там, чтобы все поскорей унормалилось. А сынуха ни в какую: мол, на дух вас не переношу. Особливо к вечеру. Ну, смекаем, тут надо чегой-то посущественней. Тут одним безмазовым падришкой не обойтись. Не иначе как сынулю нашего бес попутал. Его душа набита телепередачами канала Raitre. В полвосьмого, аккурат к ужину, там показывают мертвецов. Сыночек наш Raitre уже не смотрит. Он уже сам как Raitre.

Раз такое дело, покупаю я "Реальную хронику" и вычитываю там рекламу про колдуна. Ну, он типа дьявола изгоняет, и все такое. Канаем, значится, к нему. Колдун с ходу предъяву кидает: 250 000 лир на бочку. Он, мол, не просто тебе колдун-маддун, а дьявола начисто вышибает. И рекламу в газете дает с фоткой перед хрустальной сферой.

Колдун завернул так: коли отпрыск съехал с катушек, стало быть, им овладел Астианакт. Жена в слезы. Это еще кто, спрашиваю. Хотите знать, отвечает шаман, берите охранительную свечу. Если эту самую свечу не запалить, быть ему мертвым, мертвее не бывает. Короче, еще 700 000 лир за обычную свечу. Свеча за вечное здравие шла по 1 200 000.

Ну, выложил я 1 200 000, аккурат месячную женину получку. Сам-то я 145 000 приношу. Вынул тогда колдун свечу за вечное здравие, засветил. Свеча завоняла дурью. Сказал колдун, что Астианакт - это, мол, нечисть адская такая. А чтобы изгнать ее, надо прямо щас сотворить соляной обряд. Короче, гони еще 2 300 000 и получай в подарок малую хрустальную сферу.

Чего-то ты, говорю, загнул. Тогда колдун мне такое словечко отвесил, какие по телику отвешивают. От них и у матросов уши вянут. Как пошло это ТВ, такие маты теперь и на улице говорят. Повторить их здесь я никак не могу. Взял я свою половину, и пошмонали мы домой. Сын ждал нас у двери. Ключи забыл. Ну, заходи, говорим. Давай, что ли, в большую комнату. Садись уже. Ну, все, все, тихо уже. Я так легонько тюкнул его по шарабану-то.

Короче, привязали мы дитятю нашего к стулу. Жена приготовила ванну - наполнила соленой водой. Разлила соленую воду по бутылям. Пластиковым. Тут и сынуля очухался. Жена подавала бутыли, я открывал руками сынулькин роток, она опрокидонтом в него бытыль с соленой водой. Пей, сынок, пей до дна, приговаривал я, вот увидишь, скоро изыщет твой чертяка. Еще и сыкономим на этом соляном обряде, сами его заделаем, на дому, все равно как лапши наварить; ну и что, что подольше: сам не намешаешь, никто не намешает. А сынулька-то все пьет и пьет: один, два, три, четыре, пять, шесть литров водищи. Уж и в цвете переменился, значится, точно засел в нем нечистый дух - окаянное это Raitre, бесовидение. А под самый конец я так взял да и зарядил сынульку-то нашего в окошко. Всех прохожих позабрызгало. Целый фонтан воды и струйка крови.


Несчастный случай в мире горнолыжного спорта

Мой брат погиб в прошлую пятницу.
Он был известным горнолыжником. Правда, очень известным.
У самого финиша он потерял контроль над левой лыжей.
И расшиб себе башку в прямом эфире.
Он так саданулся о стойку фотофиниша, что у него слетел шлем.
Кувырнувшись на свежем снегу, он весь обмяк и безвольно покатился вниз.

Я любила брата. Мой знак - Близнецы. Когда я вижу по ТВ, как его труп, привязанный к палке, спускается по трассе, я плачу.

Впервые в истории Кубка мира спортсмен, занимающий третье место, разбивается насмерть. И этим спортсменом стал мой брат.
В его спину врастали двигатель на сжатом кислороде, поэтому он и сейчас проходит дистанцию с той же скоростью, что при жизни.
Два специальных датчика удерживают его по центру спуска.

Я не желаю об этом говорить.

Я отключила телефон.
Я не принимаю журналистов.
Я храню гордое молчание.

Позавчера пришлось отшить одного некрофила. Он интересовался, не собираюсь ли я продолжить карьеру писательницы после смерти.
Вот какие типы меня осаждают. Но я держусь.
Газетчикам никогда не понять всей трагичности положения.
Наша семья в ужасе смотрит на то, как труп моего брата участвует в соревнованиях.

Никто так толком и не разобрался в этом деле.
Народ решил, что для нас это лишний способ прославиться. Необычный, зато надежный. Наглый, зато верный.

Клянусь вам, это не так.
Клянусь, я похоронила бы его сразу, только бы не видеть, как после спуска помощник тренера увозит брата под руку.

Я верю в семейные устои.
Я верю в человеческое достоинство.

Но как мне объяснить, что брат подписал со спонсорами контракт? И по контракту обязан рекламировать фирменный знак спонсора во время телетрансляций до конца сезона. И еще: согласно тому же контракту, данное обязательство носит сугубо конфиденциальный характер, поскольку смерть не оговорена ни в одной из его статей.


Папаня на диване

Меня зовут Джованни. Я молодой. Мой знак - Весы. Сейчас ты узнаешь, что было вчера вечером.
Приплелся я, значит, со сверхурочки. Сделал себе бутерброд с сыром. Сижу, смотрю телик.

Знаешь, за смену так намолотишься, что уже все в печенках сидит. Фишак напрямую не рубишь, просто сидишь и зыришь в телик. Смена - это не то, что ты сам. Смена живет вместо тебя своей задвинутой жистянкой. И толку в ней - ноль целых хуй десятых.

Прихожу с завода в пол-одиннадцатого вечера. Открываю входную дверь. Никто не говорит мне, что делать. Хожу по флэтяре как хозяин флэтяры. Моей.

В этот вечер мне чисто фарт подкатил. Я поймал лохматок на том канале, на котором сроду не ловится. То есть ловится, но через пень колоду, с помехами. Ну, там картинка с другого канала маячит. Зато уж это канал так канал - всем каналам канал: лохматкин канал.

В этот раз попались американки. Длинноногие, под метр восемьдесят - метр девяносто. Сначала они теребили свои лохматки. Потом выходил мужик, приодетый бабой, и называл номер видеокассеты для заказа. Дальше снова шли лохматки. А еще дальше кадр обрывался на том месте, когда они брали в рот. С закрытыми глазами. Как раздоенные лахудры в отвязке.

Я шаркал по дому, думал о потрашках и о том, что будет завтра.

Завтра снова ишачить, залью тачку, и снова ишачить на пахоту, думаю я себе, а у самого сухостой - железобетон; потом на почту заверну, получу кой-чего, это я типа в уме прикидываю; а те лосихи знай мандалины друг у друга нализывают, а я того, чизбургер свой наворачиваю, а пихалка как бильярдная оглобля, а в телике сиськи подносят к самым кончикам языка, и не сиськи, а литавры, буферищи; заказные письма отсылаются по адресу отправителя в месячный срок.

Шкворень у меня уже дымился, дыхалка сбилась, я расстегнул калитку на зиппере, соска выходила из бассейна и несла такой станок, каких у нас в Генуе нет и не было, да что у нас - таких задюльниц во всей Италии не нарыть; что там про что в кине, я не стегал: шпрехали по-немчуровски.

Шлепаю я, короче, по темному флэту, на телик вылукался - кукурузину свою начищаю, вроде так, между делом, чтоб до отбоя в горизонталь позыркать на раскрытую менжу, ну по-обычному.

Ищу я, значит, сигареты, глядь - а там папаня на диване.

Лежит, попыхивает, прикемарил, видать, а у меня трусы-то спущены, в пасти бургер, а ну как, думаю, продрал уже буркалы, чиркнул ему зажигалкой у грызла - не, кочумает, патер, ломает подушку, ну я дальше смотреть про штатовские поцки.

Тут-то в руме все и перевернулось.
Вдруг пустили фильмушку про жопиков. Те в казарме вовсю жополизились. Живет у нас во дворе один такой пэдагог-спидоносец. Зовется Сатаной. Своих зубов уже тютю.
Помни правило: идешь с мужиком, прознай, что за фрукт, не то с мужиком не иди. Или иди, но с чехлом. Гомы цепляют спидак.

Хорошо еще, гоморолик быстро открутился. Вместо него была уже негра с отбойным вибратором в щели. Она засупонивала его до отказа, это была самая понтярная негра на свете, она перевернулась, и тут пошла реклама мебели. Батяня все давил на фазу. Потом опять врубили негритосин бэк, и так и эдак, смотри не лопни, никаких тебе помех с другого канала, блэчка была лучшим из того, что было и есть, она такое вытворяла, можно было трёхнуться, еще и сисяры свои негроидные натирала вовсю.

Сердце колотилось - сейчас выпрыгнет. Я тебе так скажу: поляны я тогда уже не сек. Внутри меня надрывался типа внутренний голос: "иди куда ведет тебя жопа". Выходило как та книжка, что залистывает соседка снизу.

Все, о чем я думал тогда, о чем думал в тот момент, была жопень той негры из телика - с дырой сзади, дырой спереди, черная скважина во весь экран, меня аж потом прошибло, ну что тут еще остается: подружкой, вишь, не обзавелся, бабок - голяк на базе, и по блядям толком не сходишь. Ну что еще остается работяге вроде меня, ну что еще остается, орал я, придавив к дивану башку этого рогоносца, моего папаши, после того, как стащил с него пижаму и натянул ему по самые помидорины, зажав в руке телепу


Мы

Меня зовут Мария. Мне двадцать семь. Телочка. У меня есть золотое ожерелье. Мать подарила на первопричастие.
Я замужем. Ему тридцать два. Зовут Джакомо. Работает электриком в Милане.
Жить в Кормано нам не по нутру. Стены в нашем доме как будто из однослойной туалетной бумаги сваляны. Делали такую одно время. Сейчас делают двухслойную. Эта попрочнее будет. А вот стены у нас ей-ей как из старого пипи-факса: ни икнуть, ни пукнуть.

Потому тут никто ни с кем и не разговаривает. Синьор Каратти с двенадцатого этажа знает, что все мы знаем, что он говорит своему сынишке каждый раз, когда тот приносит пары. За них он наказывает сынишку: заставляет смотреть одну и ту же порнушку. Мы ее уже наизусть выучили. Вначале там минуты на четыре болтология, а потом групповичок: один ничего себе трех подстилок откатывает. Короче, под эту вот дуду: порнуха - раз, пары - два, синьор Каратти опускает своего отпрыска. Он велит ему не пищать, чтобы никто не услышал. Но слышат все. Мы знаем, что он там выкозюливает. И он это отлично знает.

Все мы знаем, что свидетели Иеговы с пятого этажа толкают какой-то торч. Баба-Иеговые эти свидетели. Синьора Делло слышит, о чем там шпарят которые к ним шастают. Не переставая.

Все мы знаем, что тот тип с пятого этажа, что напротив Иегованых свидетелей, лупит свою мать пинками под зад. Каждый день он говорит ей, закрой пасть, сволочуга, блядища, чтобы сдоить с нее бабуриков, чтобы сходить на футболяну, на "Интер", как будто "Интер" без выходных мячик шпыняет; он фанует за "Интер", он безработный с двумя дипломами, ему сорок два, и он вламывает охренительные поджопники своей матери. Каждый вечер.

И все-то мы очень даже знаем, что у семейки Меделино с восьмого этажа свои прибабахи. Когда мы садимся есть, они ложатся пулю забить, и не просто, а, ясное дело, с вывертом. На них и так все жильцы косо смотрят. В два часа дня нельзя спокойно телик посмотреть. Она начинает голосить, он говорит: сейчас я тебе в задок видеокамеру ввинчу, протащишься у меня с камерой в сиделке. Они, понятно, еще и на камеру снимаются, и всякое такое. Когда шпокаются.

Наш кооператив не такой, как печатают в еженедельнике "Мы". Мы если кукожимся, так ни одна собака не придет нас щелкнуть для какой ни то газетенки. Одни Меделино сами себя почем зря щелкают. Когда шпокаются. Нас никто не спрашивает, что мы думаем об успехе. А я вот что скажу: успех - это когда у тебя стены из пипифакса. Куда ни подайся, везде как в Кормано. Сел на батискаф - все уже в курсе. А нам и успеха никакого не надо, чтобы вот так-то облегчаться.


Назад

Вперед



[01] [02] [03] [04] [05] [06] [07] [08] [09]



 

2001-2012   Черный юмор   @ Иван Пластилинов